В основе всего процесса лежала логика «силовая». Дело «Седьмой студии» появилось в публичной политической повестке в 2017 году, спустя почти два тогда после того, как с подачи ФСБ было возбуждено уголовное дело. По версии следствия, Серебренников заключил с Минкультуры контракт на реализацию театрального проекта «Платформа». Контракт, как считает обвинение, был заключен на завышенную сумму с целью часть денег потом присвоить. Первая экспертиза подтверждала правоту обвинения, вторая — опровергала, а третья, назначенная по настоянию прокуратуры, и решила исход судебного рассмотрения: виновны. Проблема ФСБ и СКР заключалась в том, что, во-первых, обвинение не выглядело убедительным, а во-вторых, оно строилось не только на взаимоисключающих экспертизах, но и на признательных показаниях главбуха «Седьмой студии» Нины Масляевой, которая заключила сделку со следствием.

Однако все это имеет отношение к юридической стороне. Есть тут и политическая составляющая. Серебренников — не только значительная фигура в сфере кино и театра, он также имеет и богатый политический бэкграунд, что делало его особенно привлекательной жертвой для «силовиков»: некогда близкий к Владиславу Суркову, публично обласканный в свое время Дмитрием Медведевым, Серебренников также активно критиковал режим и российские СМИ за «ложь и пропаганду», называя Россию «страной неотмененного рабства», где люди не ценят свободу. «Посадка» такой фигуры в понимании ФСБ — это не только и даже не столько борьба с коррупцией: это публичное разоблачение либералов. Примерно в той же логике отчасти действовал в свое время и Игорь Сечин, который атаковал министра экономического развития Алексея Улюкаева, когда тот назвал «Роснефть» ненадлежащим покупателем «Башнефти», а потом поехал за корзинкой с колбасками. В глазах охранителей, если ты пользуешься близостью к власти, ты не имеешь права ее критиковать. 

Именно поэтому для ФСБ вопрос «посадки» Серебренникова был вопросом не только профессиональным, но и политическим. Это апелляция к Путину и попытка продемонстрировать ему, кому можно/нельзя доверять, на кого следует полагаться. Это была по сути попытка ответить на вопрос: кто здесь та самая «ответственная политическая элита», на отсутствие которой так часто сетовал Путин. Президент же здесь практически как персональное воплощение двенадцати присяжных становится главным адресатом судебного процесса, и именно он, без сомнений, в итоге определяет судьбу политических подсудимых.

Однако если бы действовала исключительно «силовая» логика, то Серебренников был бы помещен под арест на время следствия. Суд прошел бы быстрее, а приговор, безусловно, был бы не просто обвинительным, но и суровым. И дело тут совершенно не в том, что доказано, а что нет. Путину в такой ситуации приходится выбирать, кому доверять, и позиции ФСБ, как мы это часто наблюдали и в деле Майкла Калви, и в делах «Сети», и «Нового величия», президент склонен, не особенно вникая, доверять и заведомо уважительно относиться к позиции «чекистов».

Тем не менее, есть и вторая политическая логика, которая условно представлена гражданской частью путинского окружения, включает в себя самых разных игроков, но в целом воплощает сконцентрированную потребность элиты в сдерживании ФСБ. Не стоит считать эту элиту, действительно очень разнообразную, либералами. Тут и Маргарита Симоньян с ее заступнической позицией, и кураторы внутренней политики в АП, и даже Сергей Чемезов, который год назад критиковал недопуск оппозиции к выборам. И конечно ни о каком формировании единого фронта тут тоже речи не идет: образуется многополюсное внутриэлитиное раздражение попытками ФСБ влиять на правила игры. А линия на дискредитацию видного представителя либерального сообщества — это определенно тактика, влияющая на расстановку политических сил, на баланс между прогрессистами и консерваторами, на вопрос репутации тех, кто имеет доступ к Путину, включая и тех, кто когда-то заигрывал с либералами.

Для значительной части гражданской элиты дело «Седьмой студии» — явный, грубый, некомпетентный перебор, который воспринимается как атака на бюрократию, на систему. В рамках второй политической логики речь не идет о попытках защитить либералов, но это проявление страха перед чекистским беспределом, размыванием правил игры, резкий рост угроз посадок «своих». И эта логика долгое время была одним из важных сдерживателей для силового жесткого сценария.

Наконец, есть во всей этой истории и третья логика — конъюнктурная. Она касается двух моментов. Первое — тайминг. Понятно, что приговор Серебренникову — а оправдания тут точно ждать не стоило — вызовет протестную волну. Ее потенциальный масштаб и продолжительность были прямо пропорциональны суровости приговора. И также понятно, что такая волна не должна мешать, перекрывать те политические события и мероприятия, которые именно в данный момент имеют критично важное значение для власти. Нельзя выносить суровые политически значимые приговоры на фоне важных международных переговоров с западными лидерами (кстати, в пятницу были переговоры с французским лидером Макроном), нельзя выносить переговоры на фоне представительных форумов (как арест Голунова на фоне Питерского форма) и, наконец, нельзя принимать раскалывающие и спорные решения во время мероприятий, призванных консолидировать общество вокруг власти — на фоне текущего конституционного голосования.

Второй момент — текущая политическая обстановка. После прошлогодних летних массовых акций протеста, после уже полученного опыта в результате «инцидента» с Иваном Голуновым, на фоне множества перегибов при накаленной социальной ситуации Кремль, прежде всего кураторы внутренней политики, заинтересован в политической тишине. Дело Серебренникова, совершенно неубедительное и по сути развалившееся в суде, выглядит очередной несправедливостью, новым восстанием силовиков, правовым беспределом. И реальный срок для Серебренникова создал бы политическую проблему там, где ее можно было бы легко избежать, пойдя на более компромиссное решение — то, что и было в итоге сделано. В России, так уж сложилось, условный срок воспринимается как оправдание, но позволяет и силовикам сохранить лицо.

Теперь, чтобы понять, что происходило все последние три года с делом «Седьмой студии», представьте, что эти три политических логики одновременно апеллировали к Путину, который, в зависимости от степени своей доступности и желания погружаться в суть, склонялся то к одной линии, то к другой. В какие-то моменты процесс пускался на самотек, терял управляемость и инерцию, то снова возвращаясь в русло жесткого обвинения, то разваливаясь.

Эти три политических логики объясняют и итоговое решение: «зубодробительная» мотивировочная часть, формировавшая устойчивое ощущение, что будет суровый приговор, удовлетворяет интересам ФСБ и СКР, а условный срок, который политически читается как оправдание, — укладывается в две другие логические линии. Реальный срок, в случае его вынесения, особенно на фоне голосования по конституции, означал бы не только конфликт по линии консерваторы-либералы, но и внутриэлитный раскол. Способность власти находить суммарный вектор противоречивых, казалось бы, линий — одно из главный условий выживания режима и его страховка от рукотворной дестабилизации.