Атлантами, на чьи плечи ложилась вся тяжесть глобализации, были Си Цзиньпин и Ангела Меркель. Но оба лидера не оправдали ожиданий. На кого теперь надеяться леволиберальной общественности? Кто станет новым лицом глобализации?

После Brexit и избрания Дональда Трампа мировые элиты пребывали в шоке. Либерал-глобалистский порядок, которому, казалось, «не было альтернативы», закачался. Популистская революция в самом сердце западной цивилизации, в Америке, показала, что «конец истории» как минимум откладывается.

Либеральные эксперты и медиа с надеждой взирали на двух политических исполинов, которые должны были уберечь здание «нового дивного мира» от окончательного разрушения. Этими атлантами, на чьи плечи ложилась вся тяжесть покосившейся крыши глобализации, были Си Цзиньпин и Ангела Меркель.

Председателю КНР предстояло уберечь от посягательств популистов так называемую свободную торговлю, а фрау канцлерин – Евросоюз.

Но оба лидера не оправдали ожиданий «прогрессивной общественности».

Товарищ Си на 19-м партийном съезде озвучил программу, которую можно назвать «Китай прежде всего». КНР не отказывается от развития международных торговых связей, но развитие это видит по-своему. Речи о беспрекословном встраивании в глобальное мироустройство больше не идет.

Меркель ни о каком новом курсе не помышляла. Она уже примеряла на себя мантию царицы не только пошатнувшегося ЕС, но и всего либерал-глобалистского проекта. Для этого ей надо было убедительно победить на сентябрьских выборах в Бундестаг, разгромив как левых, так и ультраправых.

Убедительной победы не получилось. Блок ХДС/ХСС стал формальным победителем, но ему не хватило мест в федеральном парламенте для формирования правительства. Переговоры о создании коалиции провалились, и страна оказалась в политическом кризисе, который, по словам президента ФРГ Франка-Вальтера Штайнмайера, стал «самым сильным за последние 70 лет».

Шеф-редактор журнала Der Spiegel Клаус Бринкбаумер свою статью о правительственном кризисе в Германии озаглавил «Конец конца истории». А старший политический аналитик издания Washington Examiner Майкл Бэйроун связал провал Меркель с ее «давосским мышлением».

Что ж, верные, хотя и запоздалые прозрения.

Но на кого теперь надеяться леволиберальной общественности? Кто станет новым маяком надежды и лицом глобализации?

Что ж, познакомьтесь: кронпринц Саудовской Аравии Мухаммед бин Салман Аль-Сауд. Во всяком случае, так считает один из ведущих колумнистов The New York Times Томас Фридман, который по заданию редакции отправился в Эр-Рияд, чтобы увидеть собственными глазами, как преображает страну наследник саудовского престола.

По результатам поездки Фридман написал статью «Арабская весна наконец-то пришла в Саудовскую Аравию», в которой всячески превозносит молодого принца и объясняет читателю, почему изменения в королевстве Аль-Саудов столь важны и духоподъемны. И почему каждый уважающий себя либерал просто обязан полюбить Мухаммеда бин Салмана.

Во-первых, кронпринц борется с коррупцией. Фридман довольно индифферентно отнесся к разговорам о том, что эта борьба используется в политических целях. Ну и что, мол, если народу нравится? По утверждению автора, практически все жители королевства восприняли антикоррупционную кампанию наследника на ура и даже сожалеют, что пока посадок было так мало.

Во-вторых (сам Томас Фридман ставит это достижение на первое место), под руководством бин Салмана началось переформатирование религиозного поля страны. Вслед за самим принцем американский либерал повторяет, что речь идет не о реформировании суннитского ислама, а о «возвращении к его традиционным формам».

Автор утверждает, что помощники влиятельного королевского отпрыска показывали ему множество фотографий и даже YouTube-роликов (!!!) о жизни в Саудовской Аравии в 1950-х.

Фридман умиляется:

«Женщины ходили с непокрытыми головами, носили юбки, прогуливались с мужчинами в общественных местах, ходили на концерты и в кино».

И далее: «Мухаммед бин Салман видит свою миссию в возвращении ислама к умеренности. Он не только ограничил власть некогда всесильной религиозной полиции, которая наказывала женщин за каждый непокрытый дюйм тела, но и позволил женщинам управлять автомобилем».

В-третьих, кронпринц вплотную занялся вопросами образования, здравоохранения и создания благоприятной бизнес-среды. Более того, Мухаммед последовательно меняет и культурную среду городов – в стране начали проводиться концерты, студенты участвуют в самодеятельности, и скоро (sic!) женщинам будет позволено посещать футбольные матчи.

Я рад, конечно, за женщин, студентов и предпринимателей Саудовской Аравии, что у них появился столь либеральный принц, но почему столь скромные достижения в области формирования нормального современного жизненного уклада вызывают такую экзальтацию у Томаса Фридмана?

Вслед за бин Салманом автор статьи охотно называет иранских лидеров «фашистами» и «религиозными экстремистами». Между тем в Иране никогда не было такого притеснения женщин и представителей других религий, как в Саудовской Аравии. Женщины с самой исламской революции 1979 года входили в парламент, занимали ответственные государственные посты, получали образование и сами преподавали, работали врачами и стражами порядка.

А уж по части создания благоприятной бизнес-среды в условиях тотальных санкций Иран является просто образцово-показательным государством. Не говоря уже о том, что Исламская Республика все-таки является демократией.

Саудовская Аравия числится одним из ведущих участников возглавляемой США коалиции по борьбе с ИГИЛ*, но в активных контртеррористических операциях замечена не была. Хуже того, многих шейхов Залива подозревают в прямом содействии как «Аль-Каиде», так и «Исламскому государству*».

То, что Эр-Рияд называет контртеррористической борьбой, – это война в соседнем Йемене на стороне свергнутого просаудовского правительства против хуситов, поддерживаемых Ираном. Автор статьи признает, что эта война обернулась гуманитарной катастрофой, но далек от осуждения бин Салмана, твердо намеренного довести дело в Йемене до победного конца.

Тегеран же с самого начала развертывания самопровозглашенного халифата активно помогал иракским шиитам и официальному Дамаску сражаться с террористами. Роль шиитских ополченцев под прямым руководством офицеров из иранского Корпуса стражей исламской революции (КСИР) отмечали даже американские генералы.

И, тем не менее,

-Иран и его лидеры – враги, «фашисты» и душители свободы, а молодой принц самой богатой королевской семьи мира – светоч либеральных реформ.

Объяснить подобное избирательное благорасположение можно так называемой блоковой политикой. Иран – противник. Дом Аль-Саудов – союзник. Но закономерно возникает следующий вопрос: а почему республика оказалась противником, а королевство – союзником? Более того, Иран и Саудовская Аравия – системные противник и союзник США.

То, что на максимально жестком давлении на Иран настаивает другой системный союзник США, Израиль, мало что проясняет.

Уровень недоверия между Тель-Авивом и Эр-Риядом часто стыдливо обходится молчанием, но это не делает отношения между двумя столицами принципиально лучшими, чем ирано-израильские. Между еврейским государством и королевством Аль-Саудов нет официальных дипломатических отношений. Саудиты в 2005 году лишь формально отказались от полного бойкота Израиля ради вступления в ВТО.

Так в чем тут дело?

Томас Фридман – эксперт знающий и опытный. Он изучает Ближний Восток более тридцати лет и хорошо знаком с новейшей историей региона, которая неразрывно связана с «неустанными дипломатическими усилиями Вашингтона». Поэтому он неслучайно упоминает 1950-е годы, а также «события 1979 года», после которых «все пошло не так».

В 1950-е отношения между Ираном и Саудовской Аравией были если не дружескими, то, во всяком случае, весьма конструктивными. И иранский шах, и дом Аль-Саудов в своей внутренней и внешней политике ориентировались на США. Обе монархии усиленно вестернизировали свои страны и получали помощь от Вашингтона.

Шах Пехлави и вовсе был обязан американским спецслужбам своим престолом. Эр-Рияду Соединенные Штаты помогли построить добывающую промышленность, транспортную инфраструктуру, сельское хозяйство, а также финансовую отрасль. Несколько лет центробанком королевства управлял американский специалист Джордж Блауэрз.

Иран в какой-то момент даже перещеголял Саудовскую Аравию в проамериканизме. Он был единственной мусульманской страной региона, имевшей дипломатические отношения с Израилем, и не присоединился к нефтяному эмбарго 1973 года против стран Запада, поддержавших еврейское государство.

-Во второй половине 1970-х в обеих странах сложилась революционная ситуация.

Консервативное большинство было недовольно вестернизацией и коррупцией в высших эшелонах власти. Этим воспользовались наиболее радикальные и решительно настроенные представители духовенства.

Вашингтон не придавал большого значения росту внутренней напряженности в двух дружественных странах. Отчасти из-за неверной оценки происходящего. Деятельность оппозиции рассматривалась в логике «демократизации». В 1977 году президент Джимми Картер даже убедил иранского шаха ослабить репрессии против оппозиции.

Но главная причина была в другом. Администрация Картера была всецело поглощена посредничеством в мирных переговорах между Израилем и Египтом. Кэмп-Дэвидские соглашения 1978 года вызвали бурю возмущения в мусульманском мире. Именно тогда исламская оппозиция в Саудовской Аравии и Иране начала готовиться к решительным действиям.

По горькой иронии в 1979 году, когда в Вашингтоне был подписан официальный договор между Каиром и Тель-Авивом, произошли два события, которые надолго определили судьбу не только Ирана и Саудовской Аравии, но и всего региона.

В Иране был свергнут шах и провозглашена Исламская Республика, а в Саудовской Аравии в ходе вооруженного мятежа была захвачена Большая мечеть в Мекке. Боевики из группировки «Аль-Масджид аль-Харам», осуществившей захват, требовали свержения королевской семьи и радикального изменения внутренней и внешней политики.

Мятеж был подавлен ценой больших жертв с привлечением пакистанских и французских спецподразделений, а также бронетехники.

Опасаясь дальнейшего недовольства, подогреваемого исламистскими радикалами, правящая семья начала «закручивать гайки». С телевидения исчезли дикторы-женщины, были закрыты кинотеатры и запрещены концерты. Все общественные места подверглись жесткой половой сегрегации. Светские законодательные нормы все более уступали место законам шариата.

Религиозная полиция получила невиданные полномочия. Если ранее она следила за порядком в мечетях и вокруг них, то теперь под ее юрисдикцию попала вся территория страны. Участились публичные наказания и казни за нарушение «исламских норм поведения».

В общем, изменилось все. Кроме одного – проамериканской внешней политики. Иранская революция настолько напугала американский истеблишмент, что он предпочел смотреть сквозь пальцы на то, как Саудовская Аравия погружается в средневековье.

Вопрос «прав человека» за прошедшие четыре десятилетия поднимался во взаимоотношениях США со многими мировыми столицами, но только не с Эр-Риядом.

Правящий дом Аль-Саудов получил карт-бланш на установление жесткого ваххабитского режима в обмен на полную политическую лояльность Вашингтону.

Саудовские нефтедоллары хлынули на американский лоббистский рынок (яркий пример – деятельность Фонда Клинтонов). Эти деньги вовсе не считались «токсичными», равно как и влияние (читай: вмешательство) саудовских шейхов на американскую политику.

На эту ситуацию можно взглянуть и с другой стороны.

По сути дела, саудиты отказались от значительной части своего суверенитета в обмен на индульгенцию в отношении всех тех грехов, за которые другие страны называли «изгоями» и могли начать бомбить.

Это можно было бы назвать грязным секретом американской политики, если бы он не был секретом Полишинеля.

В отличие от консерваторов, которые зачастую объясняли свое особое отношение к Саудовской Аравии внешнеполитическим реализмом, у либералов в США попросту не было никаких аргументов в пользу дружбы с домом Аль-Саудов.

Именно поэтому отмена запретов на кинофильмы и концерты, а также другие скромные преобразования в Эр-Рияде преподносятся в The New York Times как огромные успехи Мухаммеда бин Салмана в деле либерализации.

Томас Фридман, выражая, я полагаю, общее мнение американских левых, хвалит молодого кронпринца за «арабскую весну сверху», безо всяких «излишеств» вроде демократического волеизъявления народа, который, чего доброго, как и в 1979-м, может потребовать проведения суверенной внешней политики.

«Либеральную Саудовскую Аравию» и возникающий в ней «новый, более терпимый ислам» теперь, я думаю, будут постоянно пиарить в либеральной прессе. Даже не как факт сегодняшнего дня, а как светлое будущее, к которому королевство последовательно движется. Это тот самый случай, когда процесс важнее цели.

Будут пиарить и Мухаммеда бин Салмана – как светоча умеренного ислама, реформатора и верного союзника, как одного из лидеров мультикультурного человечества.

Он еще перед какой-нибудь феминистской организацией в США выступит. И ему аплодировать будут…

-Россию бы тоже полюбили. Даже с ГУЛАГом и единственной газетой на всю страну.

Если бы только мы не противились воле «мирового сообщества». Об этом, кстати, нам постоянно говорят наши либералы. Не в такой простой форме, конечно.

Интересно, а бин Салмана они начнут ставить в пример российскому руководству?